Ничего не нашлось
Попробуйте ввести другой запрос
За них мы пытаемся держаться: вещи, перешедшие по наследству
Когда люди умирают, они оставляют после себя вещи, которые напоминают нам о них. Чтобы стать для нас самыми важными на свете, им необязательно обладать материальной ценностью. Воспоминания Беньямина Бербена, Леи Диль, Рубена Донсбаха, Леони Зайферт, Рике Хаверц и Лоренца Хорна.
Поросёнка за обручальное кольцо. Рассказывает Леони Зайферт
Когда умерла бабушка, мне было одиннадцать. Дедушка, чтобы не чувствовать себя одиноким, на первое время переехал к нам. Ему нужна была дистанция, он не мог видеть бабушкину одежду и украшения. Но он привёз мне её кольцо. То самое, которое он подарил ей на помолвку и которое она перестала носить спустя какое-то время после свадьбы. Серебряное кольцо с сердечками и завитушками, украшенное овальным камнем - аквамарином.
Часы над верстаком. Рассказывает Беньямин Бербен
Единственная вещь, которая у меня связана с хорошими воспоминаниями об отце, показывает, который час. Это настенные часы - без обода, с большим чёрным циферблатом и белыми цифрами. Они уже немного запылились и висят в моей комнате в квартире, которую я снимаю вместе с другими жильцами. Я забрал часы c собой несколько лет назад, вскоре после смерти отца. Они долгое время висели у него в мастерской над верстаком, на котором он из букового бруска выточил мне, шестилетнему, тигровую уточку на колёсиках (Популярная немецкая игрушка из дерева. Изначально тигровая утка - персонаж детских книг иллюстратора и автора Яноша // Хорста Экерта. - Прим. фонда "Вера"). Какое-то время часы висели в чужом доме, в котором отец жил с другой женщиной, ставшей его женой после развода с моей матерью. Эти настенные часы - единственная его вещь, которую я забрал из того дома. И единственное, что я хотел оставить себе на память об отце.
«Настенные часы — единственная из его вещей, которую я хотел оставить себе на память. Больше ничего»
Мне не нужны были его часы Rolex, с оборотной стороны которых он после развода удалил гравировку с моим именем. Она там была со дня моего рождения.
Мне не нужны были его книги про самолёты, которых были десятки, - отец надеялся, что они сподвигнут меня стать инженером.
Инструменты его мне тоже не были нужны: он всегда считал, что я слишком слаб, чтобы ими пользоваться.
Я хотел только одного: уехать. От женщины, с которой я так и не нашёл общего языка, из дома, в котором ни разу не смог нормально выспаться. Из деревни, где работает один-единственный ресторан c едой, отдающей загустителями для соусов. Я нечасто думаю о своём отце. Но когда это происходит, я смотрю на часы и вспоминаю тот субботний день, когда я стоял у папиного верстака, он вытачивал мне тигровую уточку, а я думал: «Спасибо, папа».
В нашем доме снова жизнь. Рассказывает Рике Хаверц
У бабушки и дедушки внукам можно всё, и в моей семье было так же. Единственное, чего нам с сестрой не разрешали - это трогать проигрыватель. На дворе был конец восьмидесятых, в гостиной стоял невероятно уродливый сервант. В его зеркальном отделении бокалы для грога стояли рядом с кусковым сахаром, а в нижнем был проигрыватель. Колонки у него были такие, что если включить на полную громкость, слышно было бы у грядок с клубникой на другом конце сада. Дедушка, конечно, никогда так не делал, особенно когда я сидела рядом, глядя на проигрыватель во все глаза. Много лет спустя, когда все давно слушали музыку на дисках, проигрыватель продолжал пылиться на своём месте. Дедушка уже плохо видел и не мог сам ставить пластинки, а бабушку музыкальное сопровождение вообще никогда не интересовало. Мы с сестрой тем временем выросли и приезжали гораздо реже, но ставили пластинки каждый раз, когда были в гостях. Наконец-то нам можно было трогать проигрыватель! Выбор был невелик: классика, Роджер Уиттакер, подборка шлягеров из популярной телевикторины Der Große Preis («Большой приз»). Но это было неважно. Как бы мы ни фальшивили, подпевая Роланду Кайзеру, бабушка с дедушкой всегда радовались, что «в нашем доме снова жизнь», как каждый раз (действительно каждый!) говорил дедушка.
«Проигрыватель никогда не звучал лучше, чем сейчас».
© Рике Хаверц для ZEIT ONLINE
Когда через пару лет из их дома вывезли все вещи, проигрыватель так и остался стоять на своём месте.
Родителям он был не нужен. Я забрала проигрыватель себе, поставила в гостиной и включила. Он заскрипел и начал заедать - годы взяли своё. В итоге я отнесла его в ремонт. 250 евро! За такие деньги можно, конечно, купить новый, - но точно не такой хороший, как мой. Первой пластинкой, которую я поставила после ремонта, был альбом Леонарда Коэна. Проигрыватель никогда ещё не звучал так здорово. Каждый раз, когда начинает крутиться его диск, я думаю о дедушке.
Крест с загнутыми углами. Рассказывает Лоренц Хорн
На Рождество отец подарил мне шкатулку в стиле бидермейер с ножками в виде звериных лап. Это был прямо-таки ларец с семейными реликвиями, в которых отразилась история моей семьи: прабабушкин театральный бинокль, вывеска с двери дедушкиного врачебного кабинета и - в другом отделении, на подушечке из ваты - военные и гражданские знаки отличия времён нацистов: значок за спортивные достижения, медаль за участие в аншлюсе Австрии, военные погоны и Железный крест 1-го класса. Награды моего деда, которого я никогда не видел. И вот я счастливый обладатель сундучка, полного свастики, и думаю, куда всё это девать. С одной стороны, его содержимое ощущается как тяжкое бремя, ведь эти награды символизируют режим, на чьей совести многие миллионы жизней. Не знаю, какую роль во всём этом сыграл мой дед - мне известно только, что во время Второй мировой войны он был радистом во Франции. С другой стороны, эти вещи связывают меня с моими предками: это оставленное ими наследие, и мой долг - беречь его. В довершение всего я историк по профессии. Нас учили, что исторические события нужно рассматривать в контексте. Для меня эти символы олицетворяют прошлые проступки и, таким образом, помогают извлечь из истории верные уроки. Поэтому я сохраню их - как часть жизни моего деда.Нижняя сорочка Рут. Рассказывает Рубен Донсбах
Когда зимой 1944 года советские войска подошли совсем близко и пожарище войны, развязанной немцами, достигло Германии, моя бабушка потеряла всё - семейный очаг крепкой, обеспеченной семьи, своё детство, которое она провела у озера Мадюзее к востоку от Штеттина (Сейчас — озеро Медве к востоку от Щецина (Польша)). Когда семье пришлось спасаться бегством, ей было девятнадцать. Везде царил хаос, километр за километром беженцам приходилось избавляться от «лишних» вещей, и в конце концов у неё почти ничего не осталось - только кружевная нижняя сорочка, которую она носила под пальто. Когда у бабушки началось воспаление почек и всё её тело отекло, как губка, сорочка разошлась по швам на боках. Бабушка осталась жива, бегство продолжилось - они дошли до Бремерхафена. Сорочку она сохранила, а позднее положила её, уже совсем изношенную, в картонную коробку и убрала в шкаф.
Не просто кусок ткани. Эта нижняя сорочка пережила бегство из Померании.
© Рубен Донсбах для ZEIT
Когда я был маленьким, бабушка иногда показывала мне эту сорочку. Вспоминаю, какой грубой и потёртой она была на ощупь. Когда бабушка умерла, сорочка досталась маме. А когда-нибудь она попадёт и ко мне. Уже сейчас я будто читаю в этом кусочке ткани повесть о тёплых летних днях в Померании, величайшем самоотречении, да и печальных последствиях немецкой мании величия. Но прежде всего эта сорочка рассказывает о том, что бабушка старалась держаться за некоторые вещи, не бросать их, что бы ни случилось.
Следы его мыслей. Рассказывает Леа Диль
Мой дед был не просто коллекционером - он был одержим этим занятием. Помимо произведений искусства, открыток и пластинок, он собирал книги, которые стопками стояли в его большом, старом доме, где всегда пахло старой бумагой. Когда он умер, мне было тринадцать. С тех пор и родители, и брат, и я сама заняты сортировкой его коллекций: решаем, что выбросить, а что сохранить. Мне важны книги. Особенно те, про которые я точно знаю, что дед их читал. Интересно, что из самой важной для меня книги я унаследовала всего пару строк. Мой дед хотел, чтобы мы положили её с ним в гроб, потому что она была первой в его коллекции. Это был «Гиперион» Фридриха Гёльдерлина. В нём дед подчеркнул один пассаж. Своего деда я знаю, прежде всего, именно по таким выцветшим карандашным линиям, следам его мыслей, которые я обнаруживала в книгах. Так что строки из «Гипериона» я со дня его похорон помню наизусть: «О, когда человек мечтает - он бог, но когда рассуждает - он нищий; и когда его восторг прошёл, он стоит, словно непутёвый сын, выгнанный отцом из дому, и разглядывает скудные гроши, которые кто-то из милости подал ему на дорогу». И сегодня я вспоминаю эти строки, когда замечаю, что слишком много мечтаю. Тогда я думаю: воодушевление - это прекрасно, но только если что-то может вернуть тебя с небес на землю.Оригинал статьи - на ZEIT ONLINE. За перевод материала с немецкого на русский благодарим волонтёра фонда "Вера" Вениамина Сапожникова. За редактуру благодарим волонтёра Дмитрия Коломацкого.