Правила жизни Станислава Владиславовича

Веранда хосписа «Царицыно», второй солнечный и жаркий день в этом году. Мы приехали, чтобы записать правила жизни Станислава Владиславовича. Он и его сосед по палате вышли на перекур в несколько сигарет. Оля, координатор, заглядывает на веранду: — Может, чего вкусненького? — А что есть вкусненького, Оля? — Мармеладку, зефир, пастилу? — А вот мармеладку. Спасибо, Оленька. Слушай, как тебе платье это идет. — Когда же вы меня будете фотографировать, Станислав Владиславович? — Я в субботу уже выписываюсь. И пока не знаю сколько я там, дома, пробуду... — У нас праздники, у нас мероприятия на лето, пикники, куда вы? А с кем я танцевать буду?

Мне было девять-десять лет. Я приехал в гости к деду. И как-то вечером, когда деда не было дома, я залез на чердак. А там гроб стоит. Красный покрашенный гроб. Страшно. Я крышку гроба открыл, посмотрел — он пустой. Дед приходит домой, я ему говорю: «Дед, там гроб стоит на чердаке». Ну, он мне, как человек, прошедший тяжёлую войну (он на Первой Мировой был контужен), объяснил по-простому, без всяких этих: «Я тут зимой приболел — думал, помру. Приедете меня хоронить — а гроба нету. И что, будете бегать тут, искать в Сибири? Пригласил товарища и мы решили смастерить гроб. Хорошие досочки взяли, выстругали, я лёг, примерил всё это. Потом по-немножечку выпили с ним». Я спрашиваю: «Дед, ну как же? Что же мы, гроба не найдём?» Он: «Вот когда ты должен был родиться, мы же готовились к твоим родам — покупали пеленки, распашонки всякие. Так и к смерти человек должен готовиться. В этом ничего нет такого. Это житейское». После этого он прожил ещё десять лет — дед. Я учился на оператора в Гуманитарном институте телевидения и радиовещания. Всю жизнь проработал на телевидении — с Листьевым, Любимовым, Заволокиным, Политковским, Пимановым. Все эти люди... они сложные в плане взаимоотношений. Но им можно было человеческие недостатки простить, потому как телевидение и то уникальное, что они делали — это уже не профессия, это образ жизни. Вся страна аплодировала, допустим, программе «Взгляд», когда она только вышла. Это было ноу-хау. По-разному «зажимали» — цензура там, советские времена. Тем не менее их ждала вся страна. Смотрели, что же покажут. На тот час, когда шла программа «Взгляд», Москва вымирала. Каждый выпуск «Играй, гармонь», который придумал Гена Заволокин, был, можно сказать, отдельным произведением искусства. Видя этот его даже не энтузиазм — как это назвать? — фанатизм, граничащий с любовью к музыке и к тем людям, которых он снимал, мы ни на что не обращали внимания, работали круглосуточно. На время уже не смотрели, а хотели просто снять так, чтобы было достойно. Плохо сделать что-то мы не имели права — это раз. И уже не умели делать плохо — это два.

В «Одноклассниках» обычно посидишь, посмотришь фотографии, напишешь другу «сообщалку». У нас уже возраст под 60. Молодость прошла вместе. Когда мои друзья узнали о том, что у меня тяжёлая болезнь, все тут же стали навещать, приезжать погладиться, апельсины привозить. И что греет душу — они приезжают ко мне не попрощаться, а пообщаться. Этого не хватало. 10 дублей — это же с ума сойти. Прекрасный Юрий Васильевич Яковлев рассказывал мне, как снимался кадр из «Иронии судьбы...». Помните, он залез в ванну в шапке и мылся под душем? Съёмки были на Мосфильме, в минус 20, в павильоне. Построили декорацию в виде ванной. Из реквизита было всего две шапки и два пальто. Два дубля, в общем. Пока один дубль сделали, вся одежда вымокла. Юрий Васильевич замёрз. Пошёл переодеваться в сухое, снова залез в ванну, второй дубль. Моется и говорит «Ой, тёпленькая пошла!». А реплика незапланированная — постановщики сжалились над ним, нашли поблизости кран с горячей водой, подключили к этой трубе и пустили ему. Рязанов аж прослезился. Сейчас мне бы хотелось, в связи с болячкой, которая у меня теперь есть, закончить фильм. Это моё, авторское кино, документальное, не для большого показа — это для той аудитории, которую я хотел бы видеть у себя в зале. Я десять лет подряд снимал, как в деревне Асаково восстанавливали из руин храм, простреленный во время войны. Потихонечку — как кресты ставились, как колокола вешались. У меня там главный герой — это сам храм. И что-то вокруг этого храма происходит. Мы идём в храм, храм человека ведёт, там крестят внучку, и отпевают тоже там. Это отношения с Богом, у всех разные. Осталось смонтировать. Бог даст — закончу.

Вот вы говорите — о чём-то важном вспомнить, о выдающемся и ярком событии. А всегда что-то происходит. И на тот момент, когда что-то происходит, оно и считается самым важным.