Правила жизни Валентины Александровны

Валентина Александровна сказала перед нашим приездом: «Так. Я вся секретная». А после беседы с нами, хитро улыбаясь: «Фух. Все секреты остались в секрете». Валентине Александровне — 95 лет. Она любит принять ванну и разомлеть, поиграть в лото, спеть романс, пошутить — злободневно, тонко, и в момент, когда другой пошутить не сумел бы. Разговор получился контрастный: нежность, ирония и веточка жасмина в руке у пациентки («Жить без цветов плохо! А у этого чубушника запах хороший») — и те ужасы войны, которыми поделилась Валентина Александровна.

---

Я родилась для военных дел. И жизнь у меня прошла — среди военных. Работала в Министерстве обороны. И даже с мужем мы познакомились на фронте. У меня есть осколки в боку.

Нас было восемь детей. Представляете? Я первая, 1922 года рождения. И имена были такие: Вера, Надежда, Любовь... Вера и Надежда ещё живы. Правда, у Веры рука отнялась, а Надежда плохая стала совсем — все по домам распределились.

С чего начинается Родина? Первым делом, я пошла в военкомат. Хотела на фронт, а мне сказали: есть места в колхозе — трактористкой быть. И есть в милиции. Отец от милиции отговорил, а в колхоз ехать и быть с машинами связанной — я была хиленькая. Пошла в Главное управление, на Дзержинской. «Если бы пораньше пришли, мы вас послали бы прожектористом». Это была ночная работа: управлять лучами. Лучи схватывали самолёт, «набрасывались», следили за ним, вроде как сговаривались. Держат-держат, и потом — пли! И самолёт исчезает, разрушается. Интересная и страшная работа.

Ещё я в Комитете по военным делам просилась помогать больным и раненым. Знали, где прошли бои, высылали туда людей на машинах — и ты превращаешься в медсестру. Люди раскиданы по местности. И пить хотят, и плачут, и ругаются всякими словами нехорошими. Там выдавался полушубок, шапка, ремень, фляги — и для тебя, и для раненого. Не обращать внимания, чтобы не было никаких связей. Так получилось, что мне отказали: сказали, что я слаба. Нужна была сила, чтобы раненого с земли поднять.

Воевать меня не пускали — на фронте занималась статистикой. У меня были картотеки, ящики. По алфавиту: «А», «Б», «В»... Я работала с фамилиями на букву «Б». Их искали: живы они, воюют, или выехал в Куйбышев, допустим. Если человек находился — мы сообщали в специальных отдел, который его родным отправлял специальный документ. Сообщить, что жив. Или что жив — но ранен. Если человек уже был «на исходе» — весь забинтован, стонет — считалось, что он не может быть живым.

Помогала и перевязки делать раненым, и ухаживать за больными. Если женского персонала не было, солдаты, офицеры чувствовали себя хуже.Они вспоминали своих матерей, сестёр: их волновало, что он где-то здесь — а они? Живы — или уже нет?

Все воевали не жалея сил. И падали, и выкарабкивались, и гибли очень много. Убивали запросто. Война — это не рассказ о коротких стволах.

Я очень весёлая была. И в танцах, и в песнях. Меня как-то уважали очень. Сейчас даже бывают такие отголоски. Причёска была... с волной такая на лбу, симпатичная — была бы карточка, я бы показала. Все были одинаково одеты, это важно: юбка, гимнастёрочка, ремешок.

Николай был танкистом. Такой номер был — Т-34. Это самый известный советский танк. В боях было много раненых и убитых из их части. Танки подбивали, они горели, и люди в них горели. Были люди, которые нуждались в помощи, и их отправляли в госпиталь. Вот там-то я и познакомилась с Николаем. Он был ответственный за своё соединение, он помогал держать боевой дух. Мы были помощниками по успокоению. #GALLERY#

Самовары — есть такая часть. И сейчас она ещё существует. Это когда ни рук, ни ног нет — только туловище. Об этом старались, как говорится, ничего не знать, потому что это страдание. Ну, представьте, что вы знакомы с молодым человеком, и вдруг вам говорят: «Он не способен к жизни. Мы его чтим, мы его не забываем, он у нас в списках — а когда его не будет совсем, тогда мы вам сообщим». При этом ко всем в этой части относились очень хорошо, вежливо, не говорили никогда: «Ты же глубокий инвалид — кому ты нужен?».

Был такой случай: женщина узнала город, где находится её мужчина, лишившийся всех конечностей. И она увидела его — и он живой! Нет рук, нет ног, его кормят с ложечки — но у него есть голос, и он чувствует себя человеком. Она его видит, она плачет, и всё кажется, будто он с руками, с ногами, и ничего с ним не случилось. Он говорит — ложись на меня, остальное всё получится... Ему счастье. А ведь многие девушки даже и не знали, где их любимые…

После войны все пошли — кто под венец, а кто работать. Я стала инженером в Министерстве обороны: собирала сведения, вела учёт и статистику. Была как-то в Ржеве, в командировке. Там стоит одноэтажный дом, из него выводили русских солдат, которые были в плену — и расстреливали. Сколько времени прошло, а кровавые пятна остались. Не стираются. Я около того дома ходила. Ещё там течёт река Ржевка. Решили как-то эту речку расширить, машина «резала» землю специальными такими ножами, которые в землю входят и отбрасывают её в стороны. И вот режут землю — а там одни покойники в этой земле. Тут голова, там ноги, не было целых тел.

Три мои соседки по палате глухие. И в этом есть свои преимущества: они ничего не слышат, а я пою громко, во весь голос: «Каким ты был, таким и остался... Орёл степной, казак лихой!». И никто не шевельнётся. Правда, никто и не подпевает. И не аплодирует.

Всё-таки 95 лет — это не просто. Я всё время меняю цифры местами, и говорю, что мне 59. Ну, чтоб молодой считали!

• • •

Поддержать пациентов хосписов очень легко. Можно подписаться на ежемесячные пожертвования (поставив галочку напротив «Хочу жертвовать ежемесячно» тут) или совершить разовое пожертвование через эту форму:

Спасибо вам всегда.