«На всю жизнь со мной останутся не боль и ужас смерти, а наша смешная радостная суббота и очень, очень много любви»

24.07.2024 18:07:00

Месяц назад умерла мама Фатимы. Ей было 77 лет, она уходила в хосписе «‎Коломенский»‎, окружённая заботой и любовью. Рядом были внуки, в руках сигарета, под боком — любимая дочь. Большую часть времени она проводила на улице, спала, ела беляши и трепала внука за щеку.

Но лучше всего о последних днях жизни своей матери может рассказать только её дочь. Прочтите этот рассказ — в нём не так много о смерти, сколько о радости, теплоте, человечности и любви.

Сегодня моей маме исполнилось бы 77 лет. Я говорю «бы», потому что месяц назад мама умерла.

Здесь могла бы быть история о том, как мы с перепуганными детьми прилетели во Владикавказ, как мама кричала от боли, как 3 марта оказалось, что ближайшая запись к районному онкологу на 25 число, как мамин гематолог разговаривала со мной так, что я вышла из кабинета, села на пол в коридоре и расплакалась, а ведь я никогда не плачу; как благодаря людям, которых я не видела ни разу в жизни, маме выписали нужные обезболивающие, а благодаря другим любимым людям я привезла маму в Москву на реанимобиле. Это стоило 250 тысяч рублей — мои подруги собрали эти деньги для нас за сутки.

Но я лучше расскажу о другом — как нас встретили в хосписе «Коломенское» в Москве. Дежурный врач держал маму за руку и разговаривал с ней — уважительно, медленно, долго. Мама была очень слабой и говорить ей было трудно, но он терпеливо ждал каждого её слова — а ведь мог не ждать, перебить и обо всём спросить, сквозь маму, у меня. Через 10 минут после поступления над маминой кроватью появилась табличка с её ФИО и никто, никогда, ни разу не обратился к ней по фамилии, как это принято в больницах, только по имени и отчеству.

А какой красивой была мамина палата! Я моментально заполнила её цветами, книгами, рисунками детей, фотографиями, посудой, оставила там вагон игрушек и свои кроксы с шипами. Мне было важно, чтобы это место было похоже на дом, ведь оно и стало нашим домом, и никто не сказал мне на это ни одного слова против. Часто мне было лень обуваться, и я ходила по отделению босиком — настолько там было чисто. Спала рядом с мамой в огромном удобном кресле. Приносила ей всё то, что категорически нельзя заносить даже на порог российских больниц, и то, что мама так любила: клубнику, черешню, блины, беляши, сырокопчёную колбасу, солёные огурцы, её любимые конфетки с ликёром.

В свой день рождения я приехала к маме с пирожными, шашлыками и воздушными шарами. Мы смотрели «Мастера и Маргариту» и слушали Аллу Пугачеву. На Пасху — освящали куличи. Мы с детьми приезжали практически ежедневно: сотрудники поначалу были с нами предельно вежливы, а потом — и искренне рады. Нам и вправду улыбался каждый человек, которого мы встречали. А мой сын Дима и вовсе оказался под непрекращающимся вниманием, его обожали безоговорочно и бесконечно, постоянно обнимали, болтали, чем-то угощали, дарили ему подарки и давали гладить всех собак (да, в хоспис приходили собаки).

Медсестры предупреждали маму обо всех своих действиях, даже когда она была без сознания. Каждый день мы с волонтёрами вывозили маму, которой нельзя было сидеть, прямо на кровати на улицу, закутывая её в мою леопардовую шубу в те дни, когда было холодно.

И, конечно, нужно рассказать о том, какой у мамы был врач. Таких, как Марк Андреевич, я не встречала, кажется, ещё никогда. На следующий день после смерти мамы мы столкнулись во дворе, и я пыталась ему что-то сказать, но была не совсем в уме и, кажется, мне это не удалось. Поэтому говорю сейчас — Марк Андреевич мог быть плохим врачом: не приходить, ничего не объяснять, передавать назначения через медсестёр, давая понять, что в радиусе десяти метров от ординаторской мне не место. Он мог быть чуть более человечным и уделять мне секунд пятнадцать из сорокасекундного обхода, бросая рублеными фразами названия препаратов и дозировок. Мог изредка разговаривать со мной, вежливо, холодно, отстранённо. И я была бы благодарна за любой из этих вариантов — просто потому что моя мама обезболена. Но всё было совершенно иначе. 

Я могла прийти к нему в любое время, утром, вечером, днём, и он всегда был рядом и каким-то невероятным образом со мной разговаривал о состоянии мамы. Небезразлично, понимаете? Мама была не просто очередной пациенткой из первой палаты, а я её надоедливой родственницей со странными детьми, мы были живыми людьми, в первую очередь. С детьми, к слову, он тоже говорил — говорил о состоянии их бабушки. Было время, когда мама, не соглашаясь принять факт своей болезни, злилась на него, не хотела его видеть, отказывалась от его назначений. Ей казалось, что она слабеет из-за таблеток, а не рака, говорила: «Да пошёл он к черту» и кричала мне вслед «Предательница», когда я шла рассказывать ему о том, что у неё усилились боли. Но он приходил и приходил, терпеливо объясняя маме все раз за разом.

И мама вдруг сказала: «Марк Андреевич, вы спасли мне жизнь». Я рассмеялась, я в те дни  вообще много смеялась.

Три дня перед смертью мама была без сознания, а до этого у нас была счастливейшая суббота, лучший последний день человеческой жизни из всех возможных. Мама уже очень ослабела, но по её желанию мы почти весь день провели на улице. Она попросила, чтобы её вывезли на солнце, я залезла с ногами к ней в кровать, и мы курили, болтали, ели черешню, волонтёры приносили мороженое. Дима носился по двору, как счастливый щеночек, болтал с охранниками, волонтёрами, пациентами и их родственниками, оглушительно хохотал. Мама спала, просыпалась, выкуривала сигарету, говорила что-нибудь ласковое Диме и засыпала опять. Врач из маминого отделения, выходя на перекур, смеялся: «Вы всё ещё здесь?»

Вечером мы вернулись в отделение, вместе поужинали, попрощались. Мама заснула и больше не просыпалась. Разве что утром следующего дня она тихо сказала Диме: «Привет, любимый Димулик». Это были её последние слова, которые на всю жизнь со мной останутся. Не боль и ужас смерти, не одиночество и тоска, не сожаление о несделанном, а наша смешная радостная суббота и очень, очень много любви.

Если вы дочитали до конца этот лонгрид, то сделайте, пожалуйста, для меня одну вещь — пожертвование в фонд помощи хосписам «Вера». Минздрав даёт хоспису скелет: здание, оборудование, лекарства, зарплату сотрудников. Но у хосписа есть ещё и душа. Чай, кофе и свежий зефир, стоящие в коридорах на красивых комодах, куличи на Пасху и блины на Масленицу, цветы в палатах в красивых вазах, концерты, прогулки, возможность поговорить с кем-то, когда тебе страшно или одиноко, знание того, что ты не один. Ничего этого не было бы без фонда «Вера».

У моей мамы была очень тяжёлая жизнь, очень сложная, мама вообще была довольно несчастным человеком. Но я точно знаю, что в последние месяцы жизни у мамы было много радости — и всё это благодаря хоспису «Коломенское» и фонду «Вера».