Можно ли «‎подыгрывать»‎ пациенту, чьё сознание искажено болезнью?

18.07.2024 17:33:00

Однажды мы поделились с вами заметками Дмитрия, координатора Первого московского хосписа. Вы встретили эту публикацию положительными реакциями, а мы запомнили это — и решили регулярно делать посты с мыслями, рассуждениями, историями наших координаторов.

Сегодня публикуем пост, в котором Дмитрий рассуждает о том, можно ли «‎подыгрывать»‎ пациенту, чьё сознание искажено болезнью.

Я встречаю два противоположных мнения, когда общаюсь с сотрудниками хосписов. Одно из них такое: нельзя потакать искажённому болезнью восприятию мира. Если пациентка думает, что она находится, например, в роддоме и просит со слезами на глазах отдать ей только что рождённого ребёнка, нужно спокойно объяснить, что это совсем не роддом, что ребёнка нет и сейчас совсем не тот год, который ей кажется. Противоположное мнение заключается в том, что если человеку комфортно и спокойно в своих грёзах, то можно немножко и подыграть — если это не повредит человеку и никак не унизит его.

Я помню пациентку, которая принимала меня за своего дедушку. И каждый раз она радовалась так, как радуется любой человек после долгой разлуки с любимыми. Её слова были часто спутаны и непонятны, но радость была очевидна. Я стоял рядом и держал её за руку, больше помалкивал. Восторга её предела не было — дедушка пришёл. Пришёл в одиночество, атомную печаль и разлуку длиною в жизнь. Деменция часто возвращает человека в детство или далёкое прошлое. Так было и с моей бабушкой: мне было уже лет 30, но когда она видела меня, неизменно говорила о том, как я вырос за последний год и каким же увлекательным для меня будет второй класс.

Общаясь с пациентами, я сформулировал для себя своё, третье мнение: я не буду напрямую подыгрывать грёзам, но оставляю за собой право выслушать человека и задать уточняющие вопросы. Сознание другого человека — это тоже книга, тоже история. И я не вижу причины для того, чтобы считать его бредом и выдумкой. В конце концов, этому учили великие психиатры и философы.

Вчера в нашем хосписе был концерт. Играло фортепьяно, все выступление Нина Ивановна нажимала на клавиши невидимого инструмента. Мне очень это понятно — я с 14 лет хожу в наушниках и до сих пор зажимаю аккорды невидимой электрогитары. Нина Ивановна говорит, что раньше очень хорошо играла. Сейчас сесть за инструмент нет ни сил, ни возможностей, но игра продолжается — вот таким образом.

После концерта мы с ней поговорили:
— Спасибо вам. Я играла на пианино и ко мне пришли дети. Слушали меня.
— А как они пришли, Нина Ивановна?
— Стояли за окном. Сыновья мои и дочка. Музыка привела их.
— Расскажите, какими они были?
— Очень радостными. Улыбались все, молодые такие. В светлых рубашках. И руками мне махали. Я играла им и плакала.

Я смотрю на табличку над кроватью и вижу, что у неё двое сыновей, дочери нет:
— Как же зовут вашу дочь?
— Анечка. Доченька.

Нина Ивановна плачет, я молчу, стою рядом, держу её за руку. После разговора зашёл к лечащему врачу и поинтересовался — есть ли дочь? Может быть была, но скончалась? Ответ однозначный — дочери нет и не было никогда, двое сыновей только. А всё равно пришла. Кто эта Анечка — так и останется, наверное, тайной, разгадка которой только внутри пожилой женщины, играющей на невидимом фортепьяно.